Эту сказочную повесть в стихах я написал в 1994 году. В 2009-м, 15 лет спустя, она вышла хоть и маленьким тиражом, но отдельной книгой. Теперь, четверть века спустя, пришло время выставить ее в Сеть.
Предыстория
Сварог1, воинствующий боже!
Твой идол осквернен, но все же от скверны духом ты далек, и меч, взлетающий из ножен, хранит и ныне островок.
Идем, прими своих героев на камни мрачных берегов, как раньше принимал изгоев, и безрассудных беглецов, и мученников-староверов под сводами сырой пещеры!
Тебя какой-то фраер в кепке срубил, и растерзал на щепки, и стопкою сложил в костер.
Ну, что ж, мы новый идол крепкий поставим, был бы лишь топор!
На травку с плеч поклажу скинем, и легкими вдохнем простор, и от дождя под тентом синим раскинем золотой шатер.
О, как здесь быстро познаешь и силу рук, и смелый нож!
…Когда Урал был только горным (не знал еще воды
озерной, лишь — топи грязные болот, куда от глаз лешак проворный скрывался ловко круглый год, когда по склонам не
бежали потоки горные, когда к божественной тоске-печали Мать Родниковая Вода
терпела Полозов позор), жил старый батыр Семигор.
1 Знаешь, дружок, Сварогом или Перуном древние славяне, наши предки, называли своего главного бога. По преданию он очень любил войну, грозу и победы.
Зерцало Семигора
Среди уральского простора семь гор батыра Семигора уткнулись в небо: золотая, серебряная-рассыпная, гора хрустальная и медная, из мрамора и самоцветная, в седьмой ж хранилась в те года еще железная руда.
Однако же не только горы являли гордость Семигора: он любовался сединою в зерцало чисто голубое.
Но кроме…
Старый Семигор им расширял кругозор, ведь в зеркале том отражалось все-все, что на миру свершалось: вершины горные, снега, труд землепашца и стога, весенние разливы рек, что замышляет печенег, морей полночные глубины и князя стольного седины, что роют рудокопы-россы, — ответ на тысячи вопросов батыру зеркало дает.
Но зависть рядышком живет.
…В лесах скрываясь от народа, ведьм нехорошая порода колдует, порчу насылает, для нас интриги сочиняет.
И вот Яга где-как прознала по Семигорово зерцало, и захотелось ведьме старой иметь такое в будуарах, чтобы на мир через него наслать Презлое Колдовство.
Батыр недолго мирно правит, собрался, горы оставляет, и вот уж в зеркале видать, как он поехал воевать: соседи полчищами прут.
Колдунья наша тут как тут.
Забыв совсем про Колдовство, пошла она на воровство, но зеркало, как не крутилась, и с места не пошевелилось: для бабки не под силу труд.
Позвала леших, — не идут, боятся гнева Семигора.
Тогда старуха от позора разбила зеркало Господне и провалилась в преисподнюю.
И ныне эта сумасбродка там жарится на сковородке.
…Осколки ж разлетелись в горы и превратились там в озера.
Батыр окончил свой поход, вернулся и не узнает родимых мест своих.
Откуда озера чистые повсюду?
Средь камня плещется волна…
Потом им дали имена: Еловое в лесах, Кум-Куль, и Касарги, и Чебаркуль, Ильмень, Инышко, Кисегач, Кременкуль (озеро-силач), каменоломные пруды, и Смолино, и Увильды, — дивится старый Семигор на красоту своих озер.
На этом бабушки как раз и прекращают свой рассказ.
Старушкам память изменяет, они детали изменяют, иль искажают имена, или другие вымышляют…
На то им воля и дана перед блокнотом фольклориста; на выдумки хитер народ, «лапшу» он вешает речисто, но вот о чем молва живет.
Среди зеркальных тех озер одно не встретил Семигор.
Жемчужины вод родниковых в глубинах черных и суровых, чтобы рыбак от них дрожал, чтобы гранитные оковы с натугой сдерживали шквал, чтоб, очумевши, чайки с криком от страха покидали мир, и над волной, на камне диком, душою отдыхал батыр!
Ах, Семигор, случилось так, что не имел ты Тургояк!
Он не играл еще волною, как стопудовой булавою, в твоих владениях тогда!
И Семигор-батыр с тоскою застыл гранитом навсегда.
…И мы, стихии непокорной паломники в своей стране, гостим среди воды озерной у Семигора на спине: палатка, котелок, костер и наш веселый разговор.
«О Тургояк, гроза грозою! Кто имя дал тебе такое?! — в ночной тиши я размышлял, когда спускался за водою на шепот волн с прибрежных скал. — Откуда эта страсть природы, что в жилах подгоняет кровь и точит горные породы?! Конечно, здесь живет Любовь…»
Про то, откуда Тургояк, поэма целая.
Итак…
Песнь первая
Тур встречает Гояк
По свету юноша несчастный скитался с думою ужасной о смерти, смерти храбрецом, распугивая мир прекрасный нечеловеческим лицом.
Еще в утробе иноверки был проклят незаконный плод, и из родильни акушерки бежали с воплями: — Черт!!! Черт!!! — когда на свет дитя в черед рождалось рожками вперед.
Так скоро людям стало ясно, кто к их красавице прекрасной ночами в юрту приходил, когда тропа была опасной, и месяц дьявольски светил.
В наследство от отца ребенок ИМЕЛ НА РУЧКЕ СТРАННЫЙ ЗНАК, и мать не поднялась с пеленок, кричала и вопила так, что принял грешницу тот свет.
…С тех пор минуло двадцать лет.
И вот дорогой одинокой детеныш адского порока с печальной мыслию бродил; от каждой пропасти глубокой он еле-еле отходил.
Искал он смерть на бранном поле, но лишь от вида все враги, дав слабости животной волю, бежали с поля в две ноги.
…И ратной славой окрылен, он к князю в терем приглашен.
Атлет с могучею фигурой с тех пор был прозван буйным Туром и принят в стан богатырей.
Добрыня[1], щедрая натура, спешить обнять его скорей.
Вокруг кургана — степь для тризны, где Туром всякий был сражен (в честь павших воинов, ради жизни).
И князь Владимир[2] им польщен, за стол героя приглашает и… маску сбросить заставляет.
…Град Киев, русская столица, уж позади, в степи, как птица, несется конь под седоком.
На нем не витязь, не девица — скрипит седло под стариком.
От стен отъехавши далеко, наездник седины сорвал, и конь, во тьме водивший оком, заржал и замертво упал.
Ах, бедный Тур!
Он сколько жил, одни несчастья приносил.
В чем виноват он, объясните?!
Что дьявол был его родитель, но нам не выбирать отцов…
Зачем вы отрицать спешите отвагу сердца храбрецов, души прекрасные порывы, или гуманный интеллект, иль благородные мотивы, узрев чудовищный дефект: клыки звериные, рога и морду дикого быка?!
И Тур, бродяга нелюдимый, ветрами лютыми гонимый, вернулся на родной Урал, где он, лесами хоронимый, устроил дом себе меж скал.
И деток по ночам пугает профилактически шаман тем, что в чащобах обитает сверх-кровожадный великан.
— Он носит с боку длинный нож и воет на луну…
Все ложь!
Буй Тур наш вопреки поверью лишь убивал на жарку зверя и больше зла не причинял; скрывался от людей за дверью, чтоб не пугать, не открывал.
Лишь только ночью одиноко на берег лунный выходил и под шептание осоки мотив печальный заводил.
…Возможно, у прибрежных скал его я песню услыхал.
И той мелодии старинной, тоске ночной сердечно-дивной я под влияние попал, затих я, а потом спортивной походкой в гору зашагал.
Не верь печали мимолетной!
К чему зализыванье ран!
…И вот уж с песнею походной шагает в полдень великан: гранитной скользкою тропой пустился в странствия герой.
…Меж тем дорогой неизвестной башкирка красоты небесной с усатым мужем в ногу шла.
Над каменной стеной отвесной их тропка узкая вела.
— Скажи, какая это птица поет среди лазурных скал? — пытала мужа молодица.
И муж ей скупо отвечал.
— Скажи, каков весенний лес?
Но муж негаданно исчез.
— Ты где любимый?! Что случилось?! — сердечко трепетно забилось, но лес молчит, и горы спят, и все туманом оперилось.
— Не плачь, я провожу тебя, — раздался голос.
Тур ужасный застыл чудовищной скалой пред этой дочкой гор прекрасной, сраженный женской красотой, но больше тем, что та стоит, не испугалась, не бежит.
— Кто здесь? Чей это голос нежный? Кто этот проводник надежный? Кто говорит сейчас со мной?
Разгадка будет неизбежной: прелестница была слепой.
Мы все — небесные творенья, красивы телом и душой (за исключеньем исключенья), и вот вершинною тропой те исключенья повстречались.
Какие редкости случались!
— Не плачь, небесное творенье, я провожу тебя в селенье, — буй Тур сердечно ей сказал. — Твой муж без всякого зазренья трусливо в горы убежал. Кто ты красавица? Откуда? Кто твой отец и твоя мать, что породили это чудо? Скажи, как звать те величать?
Башкирка улыбнулась так и звонко молвила:
— Гояк.
— Гояк! — и горы подхватили.
— Гояк! — ущелья разносили.
Такое звучное «Гояк!» герои б на щитах носили, чтобы бежал с позором враг.
— Как жаль, что я тебя не вижу, — печально говорит она; они идут; буй Тур пристыжен. — Поверь, в том не моя вина.
И вдруг от мысли роковой глаза наполнились слезой.
— Как страшно в черной тьме скитаться, картиной гор не наслаждаться, не видеть небо и цветы, и в ручейке не любоваться своим шедевром красоты. Не видеть солнечного света, не различать, где день, где ночь. Ты знаешь, как все тяжко это?..
— О, я хочу тебе помочь, моя прекрасная Гояк! — воскликнул буйный Тур. — Но как?
— Есть на горе дворец из злата, а в нем — стеклянная палата. Уже несчетные года томится в стенах каземата Мать Родниковая Вода. Когда б ее струей хрустальной смочить мне белизну ланит1, но Полоз на вершине Дальной Мать Воду крепко сторожит. И смельчаков пока что нет, спасти ее, — был дан ответ.
— Ну, чем не подвиг для героя?! Лишь развлеченье удалое — злодею перебить хребет! Пусть будет Полозов хоть трое, я воду принесу тебе, — буй Тур красотке обещает. — В твои глаза войдет весна…
А после молча замечает: «Увидишь мир, но не меня: как перестанешь быть слепой, отвергнут буду я тобой. Но ныне время ль для печали?!»
Вот крыши хижин засверкали, и Тур от спутницы отстал.
— Прощай!
И горы отражали:
— Я принесу, как обещал!
С собою фляжку золотую берет в дорогу удалец…
Но стоп!
Я ставлю запятую: одной главе пришел конец.
Что
с Туром дальше приключится, расскажут новые страницы.
[1] Тот самый Добрыня Никитич.
[2] Тот самый Великий князь Стольнокиевский Владимир Красно Солнышко.
1 То есть, умыться.
Песнь вторая
Лось Олиас
В горах — бедлам.
Трепещут боги.
Зверей лесных спасают ноги, медведь ревет, сова кричит…
Что сталось?
Просто по дороге буй Тур, как бык младой, бежит; одежды рвет мускулатура, блестит воинственный металл, и, уважая ярость Тура, сам черт тропинку уступал; огонь в глазах, раздулись ноздри, бежит, как забивает гвозди.
Иной подумает, как странно, что он торопится так рьяно, не потеряв и полчаса на все черничные поляны и земляничные леса?!
Что же ответить домоседу?!
Припоминаешь ли «амок»2, или предчувствие победы?!!
…Меж тем туманный островок в лазури утренней умылся, и наш бивак зашевелился.
Урал — не побережье Крыма: здесь от глаза хоронимо, не искушает, не блестит, и вдруг рождается из дыма полубожественный гранит.
С утра болезнь, как от похмелья, и кости ломит от камней, но сколь душевного веселья робинзонада этих дней приносит!
Стоп!
Пора открыться, пускай читатель посвятится в житийство островное это: не в компетенции поэта скрывать чего-то от него.
Есть остров, и уже два лета спешим на валуны его.
Когда-то берег одинокий предстал за полем ледяным; он был холодным и далеким, а стал, как видите, родным.
Теперь с улыбкой вспомнишь снова, как он нас причащал сурово неделей проливных дождей; палатка взмокла до основы, и четверо голодных в ней друг к другу в сырости прижались (лежали, как в посоле сельдь), но утром солнце показалось, костер горит, желанье петь…
— Мой островной приятель старый, возьми походную гитару!
БАЛЛАДА ОБ ОСТРОВКЕ1
Сокрытый под лесом легенд,
Укрытый туманом веков
Он ждет подходящий момент,
Встать из оков,
Встать из оков.
Осколок стихии былой;
Кто скажет, зачем он здесь лег,
Где ветер гуляет шальной?!
Мой островок!
Мой островок!
Под сказочной далью небес,
В объятьях седых облаков
Хранил вековечный тот лес
Память веков,
Память веков.
И остров ревниво молчит,
Как век великанов минул
И как он оделся в гранит,
Лег и уснул,
Лег и уснул.
Направив взгляд в бездну глубин,
Хранил его дрему Сварог,
Где ветер гуляет один.
Мой островок!
Мой островок!
(Бывают странные явленья, которым часто объясненья, как ты не бейся, не найдешь; и вот, по-щучьему веленью, лежит бревно, а рядом нож — сюрпризы острова.
За дело!
И идол вышел хорошо; древесное вкопали тело, но дождь еще сильней пошел: как ни молитесь, а Сварог — дикарь и кровожадный бог.)
Ветрам подставляя хребет,
Приютом служил беглецам,
Молчанья исполнил обет
Он до конца,
Он до конца.
Боялись его слабаки,
Искали дорогу кругом;
Но вот с чей-то легкой руки
Он под крестом,
Он под крестом.
(Наш остров за свой нрав известный считался сатанинским местом, рыбак скорей хватал весло, пока сбежавшую невесту сюда волной не занесло.
И остров принял богомолку, — он чтит Иисусовых невест,— о том ходило много толков, до нас дошел лишь старый крест.
И остров, где как склеп пещеры, был прозван в честь беглянки Веры.)
Сокрытый под лесом легенд
От фронта больших городов
Он ждет подходящий момент,
Встать из оков!
Встать из оков!
…А время крошило гранит,
Который преданья берег;
И вот он безмолвно лежит,
Мой островок!
Мой островок!
…Тем временем буй Тур добрался к кургану старому, взобрался, сказал:
— Прости,— и стал копать.
Сначала череп показался, потом скелет саженей в пять восстал и молвил:
— Что за гости в могильной келье у меня? Кто потревожил мои кости?
Буй Тур ответил:
— Это я.
Потом добавил чуть дыша:
— Прости проступок Малыша.
…Когда был изгнан из селенья детеныш адского знаменья, небрачный рогоносец сей, он был так близок к отправленью вослед за матерью своей.
Не знавший ни людского гласа, ни ласки, в чащах погибал, и вдруг от лося Олиаса он этот голос услыхал.
Тот лось, мудрец большой руки, ребенка взял в ученики.
Он выучил его охоте на зверя сочного; в походах мальчишка вырос и окреп, воспитанный в любви к природе.
И вот решив, что кров и хлеб Малыш и сам себе добудет (в свои семнадцать полных лет), лось юношу отправил в люди, а сам покинул белый свет.
Малыш, степенный великан, учителю вознес курган…
— Малыш?! Не может быть! Откуда?! Я что-то начал видеть худо, — скелет изрек. — Красавчик мой!
И вдруг — метаморфозы! чудо! — лось Олиас стал как живой: назрели мясо; вены, кожа стянули мышцы — чудеса! — и неожиданно — о, боже! — прозрели лосевы глаза.
Лось Олиас восстал из снов, качая ветвями рогов.
— Малыш, мой мальчик, что случилось? Как время быстро покатилось, казалось, только я заснул…
Тур робко вымолвил:
— Прости, лось-учитель, я тебя вернул из царства снов; твой сон покойный еще никто не нарушал, но верь мне, повод есть достойный…
И Тур все лосю рассказал…
И лось, прочувствовав как мать, нескоро начал отвечать:
— Ах, мальчик, ум мой разумеет: любовь твою отвагу греет. Ну, что ж, пришла тому пора. Но лишь безумный не сумеет понять, что Полоз — не игра. Он стар уже и пьет лекарство, но это ерунда, мой друг. Его оружие — коварство и две дивизии гадюк. Не одолеть того хрыча без Семигорова Меча. А Меч теперь у исполинов…
Буй Тур в отчаяние: картину плохую лось нарисовал.
— Что ж делать мне?!.
— Садись на спину! Давненько я не воевал!
И вот летят уж два созданья; медведь ревет, кричит сова…
Минутку!
Знаком препинанья опять окончилась глава.
На подвиги ж героев есть еще в запасе песен
шесть.
2 Психологический термин «амок», по мнению австрийского писателя Стефана Цвейга, обозначает внезапно вспыхнувшую страсть, порыв после долгого прозябания. Вот так-то, мой маленький друг! Наверное, у тебя тоже бывает нечто подобное, но только в крайне маленькой степени.
1 Хронологическая ложь: когда мы вылезли из сырой палатки, возрадовались солнцу и разожгли костер, а мой «приятель старый» подстроил походную гитару, никакой «Баллады об островке» еще не было — мы сочинили ее только полгода спустя. Но если бы она уже была, ты поверь мне на слово, мы запели бы именно ее.
Вместо предисловия
Мой маленький друг!
Несмотря на то, что эта книжка относится, пожалуй, к разряду произведений «легкого чтения», может быть, даже — к детской литературе, мне все-таки следует сделать некоторые пояснения. В частности пояснения автобиографических моментов.
Остров, о котором здесь идет речь, действительно существует около северо-западного побережья озера Тургояк. Впервые мы наблюдали его в феврале 1992 года с противоположного берега, из дома отдыха «Тургояк» (Песнь вторая). Затем, что и следовало ожидать, летом того же года мы пробрались в его обитель; нужно заметить, что эту надводную скалу называют островом по привычке: с востока пролив, отделяющий ее (скалу) от материка, мы прошли по камням, не зачерпнув воды в резиновые сапоги. Но остров сохранил свой гордый дух. Это царство ветров и непогоды, хранящее тайну пещеры и освященное крестом причащало нас по-островному (Песни вторая и четвертая).
Причем здесь Сварог, языческий бог древних славян? Я берусь процитировать мой и Михаила Пинкуса, того самого «приятеля старого», репортаж (газета «Комсомолец», август 1992 года): В первые дни нашей робинзонады мы поставили идол Сварога, просто так, отдавая дань моде. Теперь же он, потемневший и посуровевший, удивительно слился с этой стихией… Но газетная сухость умалчивает о том, что: чисто случайно (сюрпризы острова!) после разговора о том, что не плохо бы здесь установить какого-нибудь идола, мы нашли бревно, вполне пригодное для этого, а рядом с ним — нож хорошей стали, который служит и сейчас. Поэтому идола мы просто обязаны были поставить (Песнь вторая).
Вторая экспедиция на остров состоялась в феврале 1993, полгода спустя. На этот раз трое балбесов, один из которых шел не по своей воле, потому что был собакой по кличке Фрэд, устроили февральскую ночевку в пещере, пробравшись к острову по льду (Песнь пятая). Наутро к нам приехала Маришка, и мы были в прежнем, летнем составе. Этим наш джек-лондонский порыв был удовлетворен, но не надолго: через три месяца, накануне летней сессии, мы снова отправились на дорогой нам берег… Но остров, который сколотил нас в одну стаю, сделал и обратное, а может, и не он, а наши гоноры… Кроме того нас осыпало снегом (это в мае-то!), и мы не нашли нашего Сварога — кто-то аккуратно отделил его плоть от земли и, по-видимому, сжег (Песнь седьмая). С плача по этому поводу и начинается наша повесть-сказка.
Однако это не все. Была еще и четвертая робинзонада (Песнь седьмая), но погода тогда стояла, как в день сотворения Рая, и мне нечего рассказать о ней, о робинзонаде.
Теперь — что касается камня и Веры (Песни вторая и третья, Повесть о княжеской дочери).
Камень. Я лично возлагал персты в раны его, но это было давно. Возраст кладоискателей и шерлок-холмсов подтолкнул меня к попытке разгадать надписи, сделанные на камне, но дальше желания тогда дело не пошло. Теперь же я вернулся к камню в связи с островом. Ко мне в руки попали некоторые занимательные источники: заметки краеведов В.Морозова и В.Салина, а также записки профессора Казанского университета В.Н.Сементовского, который в 1912 году совершал паломничество по святым местам близ города Миасса (//Тургояк. Заповедные уголки Южноуралья — Ч.: Рифей, 1993).
Собранного материала хватило бы для приличной диссертации, но получилась «Повесть о княжеской дочери» (кстати, слово «повесть» употреблено здесь не в значении жанра, а в первоначальном значении, от древнего русского слова «поведать»).
Полагаю, что версия, изложенная в этой повести, претендует на достоверность, несмотря на все свои недоказательность и предположительность. Надпись на четвертой грани камня (в «Повести…») гласит: Княжеская дочь схим Елизавета Память 1 марта жившая при Николае Палыче. То есть с 1825 по 1855 годы.
Как попала княжеская дочь на Урал? — Моя версия не несет в себе ничего, кроме романтики.
Как ее звали? — В миру, я предполагаю, ее звали Верой: в народе ходит предание о монашке Вере, прожившей восемь лет на острове. И как раз в 20-30 годах прошлого столетия. Вторая грань камня несет на себе надпись: Инок Ниофита. Считаю, что перед нами имя княжеской дочери в монастыре. Таким образом, Вера (мирское имя), Ниофита (данное при постриге), Елизавета (данное при принятии святой схимы) — одно историческое лицо. Доказать это я не могу, а подарить красивую версию, — почему бы и нет?!
Центральный же сюжет (о Туре и Гояк) разработан по мотивам уральского фольклора, не синтезированного до сих пор, но живого, увлекательного, интересного. Интересного в плане создания целой страны с «региональными» героями: Семигором, Полозом, Матерью Родниковой Водой, Златоустом, — легендами: о инышкинском кладе, о названии озера Тургояк, о гибель Чуди Белоглазой, о возникновении реки Урал… Что касается мифологии, то в качестве «высших существ» взяты языческие боги древних славян: Сварог (Перун), Лада, Лель.
Но моя повесть-сказка «Тур-Гояк» — это не только Тур и Гояк и не только озеро Тургояк, — это временные пласты (сказовый, исторический, «сегодняшний»), связанные с определенным географическим местом. Не покидая остров (по крайней мере, в мыслях), я перемешал их, выхватывая эпизоды из того или иного временного пласта. Но, надеюсь, твоего развивающегося интеллекта вполне хватит, чтобы не запутаться в них.
Я пытался создать эпопею, но отнюдь не заявляю сейчас, что она у меня получилась. Скорее всего, основным в «Тур-Гояке» является то самое «автобиографическое», а все легенды, предания и сказы, выступающие у меня в несколько измененном виде, являются всего лишь туристскими рассказами у костра. Около той же золотой палатки, похожей по размерам на шатер, возле котелка с кипящей водой, на нашем острове. И никак иначе. Ведь они (легенды) не теряют от этого своей привлекательности.
Приятного тебе чтения!
В.В.
Песнь третья
Дух Семигора
Мой Тургояк красив в покое; сверкает озеро стальное и топит в синеве закат.
Вдруг крик пернатых!
Что такое?!
На берег выбрался отряд из чащи.
Гордо отступая, шел Пугачева верный друг; он, бочку золота толкая, скрывался от имперских слуг.
Оборвались его следы.
Где ж клад?
Спросите у воды…
Горят над островом зарницы, дрожат пещерные бойницы (после разгрома вольных стай здесь укрывался от царицы1 в колено раненный Пинай2).
Но вот разбойник уж закован в колодки, палачи хрипят над ухом узника лихого, выпытывая:
— Где же клад?
Суров был царский приговор, но клад не найден до сих пор.
…Я в десять лет, еще мальчишкой, хотел найти его, но слишком туманно выражался гид: молва людская на Инышко, лесное озеро грешит.
Ну, что же, дело все в лопате!
Но есть молва: прорыл канал один богач, а в результате он лишь угрохал капитал.
Клад растворился: в этой бочке — лишь слезы вдовьи.
Ставим точку.
…И после всех событий этих наш остров пять десятилетий был суеверием заклят.
И вот, теряя в бурю сети, попал челнок рыбацкий в ад; стихия весла вырывала из рук, шквал парус обрывал…
Да, Тургояк гулял и в баллах морским штормам не уступал!
Волна во тьме челнок несла, и вдруг открылася земля из мрака адской непогоды.
Но рыбаки (их трое вроде) прервали свой веселый крик; узнавши остров на подходе, заголосил седой старик:
— Нам лучше броситься в пучину, чем к берегу тому пристать! Господь! Спаси мои седины!
Но все ж сумели удержать его младых два рыбака, и челн их врезался в брега.
Призвав на помощь милость божью, застыв с мистическою дрожью и не решаясь в глубь идти, три рыбака те у подножья присели с трепетом в груди.
Вороны черные галдели: их гнезда ветер обрывал, — и гады на гостей глядели из-под камней, и сыч кричал.
С тех пор, как здесь Пинаев жил, крестьянин остров обходил…
Вдруг, свят-свят, светопреставленье: к ним опускалось привиденье меж пихт с вершины островной, и мох сырой пришел в движенье под невесомою ногой.
Фантом в лохмотьях волос белый собрал над головой в пучок, и грудь прикрыл, и встал несмело пред рыбаками; старичок от страха уж не мог кричать и стал сознание терять.
Но мы отбросим суеверье!
Кто ж этот призрак?
Это Вера, монашка, вот уж восемь лет она живет одна в пещерах на острове, вдали сует.
Однажды в штормовую ночку из-под монашьего замка сбежала схимница; как дочку, ее приняли берега Пиная-острова.
Для вас об этом в будущем рассказ.
Пока же Веру мы покинем, со счет тысячелетье скинем…
Как там буй Тур наш?
…В этот час они устроили в долине привал ночной.
Лось Олиас, хотя и сказочное чудо, но тоже отдохнуть не прочь с дороги дальней; и покуда костер сырую плавит ночь, прилег с буй Туром рядом он, и оба видят вещий сон.
Все в той же, где и спят, долине их трое: из туманных линий предстал пред ними Семигор; уж весь седой, лицо в морщинах, такой он начал разговор:
— Я слышал, — обращаясь к Туру, потусторонне дух изрек и в плащ закутался свой бурый. — Те нужен Славный мой Клинок, чтобы помочь слепой Гояк?
Буй Тур ответил:
— Это так.
— Ну, что ж, похвально. А известно ль, откуда этот Меч Чудесный, товарищ неизменный мой?.. Когда Перун свой трон небесный сменил на ратный путь земной, я с ним в одном сражался строе и был его учеником, и мой учитель после боя сам наградил меня Мечом; работы чьей, мне неизвестно, — должно быть Кузницы Небесной… Перун ушел… Теперь в деснице он держит огненные спицы и по лазоревым лугам несется в царской колеснице, и шлет возмездие врагам. Ах, времена походов славных! Однажды Полоз, ворог твой, прознав про мой Клинок Исправный, позвал меня на смертный бой, но, честно выступить не смея, явился Огненным он Змеем. Мы дрались с ним три дня, три ночи, земля горела, нет уж мочи, но я злодея одолел: стал хвост у Полоза короче, а сам он в горы улетел. С тех пор на золотом шеломе1 ношу я огненно перо…
…Шишак2 батыра на изломе действительно горел костром.
— Но как же Меч твой оказался, — в беседу Олиас ввязался, — у исполинов вдруг?
— Минутку. Судьба со мной сыграла шутку: я спал уже гранитным сном, когда плясавшие под дудку злы-полозову, за Мечом ко мне волоты3 те явились. Их пять — для гридня ерунда, но члены камнем обратились, не смог воспрянуть я тогда. Лишь только злобой изошел, пока их видел произвол…
— Что ж исполины предприняли, — буй Тур и Олиас внимали рассказу духа старины.
— Меня, гранитного, подняли, и взяли Славный Меч Войны. Но проку?! Ни они, ни Полоз не смогут им войну разжечь, — вещал громоподобный голос. — Перунов Меч — великий меч: он будет немощным, пока вдруг не окажется в руках добро несущего героя… Волотов же отродье злое уж сколько времени пока теряет в кузне под землею в созданье тщетном двойника… Обычно витязь под камнями мечи находит — стыд и срам, но ты добудешь Меч трудами. Везет лишь в сказках дуракам! Когда воинственной рукой возьмешь его, навек он твой!
Тур опустился на колени и получил благословенье.
— Мой Меч готов тебе помочь, — с последним словом привиденья растаял сон их, словно ночь.
Вот солнце горы уж обняло вдали ласкающим лучом; друзья, позавтракав сначала, уж в путь пустились с ветерком.
Под ними клонится трава…
Что ж дальше?
Новая глава.
Продолжение следует…
Фото Евгении Вериго
1 От Екатерины Второй.
2 Друг и соратник Емельяна Пугачева.
1 На шлеме.
2 Если тебе действительно очень интересно, то я отвечу: «шишаком называлась верхняя конусообразная часть шлема (шелома).
3 То есть, великаны.
