Страшное начались с появления (да что там с появления, с неожиданного возникновения из темноты ноябрьской ночи) мужичка. На вид ему было за пятьдесят. Усы и бороду мужичок отпустил, что называется, в свободный рост. Не мыл и не чесал их.У рта борода пожелтела (знать, курил, таежный абориген). Руки у мужичка были совершенно черные, словно они никогда не знали мыло. Кепка защитного цвета едва скрывала огромную копну волос на голове.
Мужичок подсел к костру.
— А вы откель здесь? — добродушно спросил он. Обычно такие вопросы задают специально, чтобы не могли контратаковать встречным: «А сам откуда?» Особенно, если человек старше тебя. Два закадычных друга, знакомые еще со школьной скамьи, Иван Григорьев и Егор Лупло даже не нашлись что ответить.
— Вижу: рыбачки, — мужичок похлопал по рюкзаку Егора, который тот еще не занес в избу. — Хороший улов, — похвалил абориген. (Откуда знал про рыбу? Следил, что ли?)
В ноябре клевало, действительно, отлично. Уже закончился летний наплыв рыбаков, еще не начался зимний, и в тихой озерной заводи жирел хариус.
— Надолго тут? — продолжал расспрашивать мужичок.
И не дожидаясь ответа, сказал:
— Ну, я пошел…
Мужичок растворился в ночной непрогляди точно также, как и появился из нее. А друзья только молча переглянулись. (Кто такой? Чего шарохается ночью по лесам, когда до деревни тут пятнадцать километров?!)
— Смотри-ка, — позвал Иван. На береговом песке остался четкий отпечаток ноги мужичка. Медвежья лапа! Что за напасть?! Во-первых, откуда здесь взяться медведю? Во-вторых, не оборотень же выходил к их костру, задавал вопросы, хлопал по рюкзаку…
Спокойная заводь Большого Кизилташа серебрилась в лунном свете. По небу не спеша плыли рваные облака то ли серого, то ли грязно-белого цвета. Никакой ветер не шумел ни в зарослях жухлого камыша, ни в сосновом бору, который подходил прямо к воде. На небольшой лесной проплешине, на берегу озера, стояла ветхая избенка, которая сохранилась только по тому, что в ней останавливались рыбаки и каждый старался чем-то подновить ее. А на деле бревна лиственницы столетней давности уже безвозвратно почернели, крыша просела, а единственное окошко зияло без стекол и его приходилось закрывать одеялом.
Внутри избенку перегораживала беленая полуразвалившаяся печь, у стены были сколочены нары, рядом с ними на ветхой сосновой ноге стоял стол. Под ним в старой металлической хлебнице рыбаки обязательно оставляли четыре «с»: соль, спички, свечки и старые газеты. Запас, который был не таким уж и неприкосновенным, но требовал постоянного обновления.
Деревянный пол у избенки прогнил и от каждого шага ходил ходуном. Но в целом, в этом «зимовье» было удобно перекантоваться день или два, пока рюкзаки не наполнятся свежей рыбой. В целом, в избенке лучше, чем в палатке или — не дай бог! — под открытым небом.
Это происшествие с «оборотнем» взбудоражило двух рыбаков. Иван постоянно снова и снова подходил к таинственному отпечатку медвежьей лапы, словно проверяя: не ошиблись ли они, словно удостовериваясь: не исчезло ли такое наваждение. Егор потрогал на ремне свой охотничий нож и, только нащупав его в кожаном чехле, немного успокоился.
Ведь были такие случаи, рассказывали частенько: подходил к группке рыбаков ли, туристов ли или охотников такой мужичок-дурачок, задавал разные вопросы и уходил как ни в чем не бывало. И происходило это, как правило, ночью, в таежной глухомани, когда вокруг не должно быть никого, у костра, на свет которого словно слетается вся нечисть.
Даже говорить не хотелось об этом человеко-медведе, и друзья молчали. У каждого неожиданно нашлось свое дело, чтобы чем-то заняться и отвлечь мысли. Егор придумал готовить уху, хотя друзья договорились перекусить перед сном только бутербродами. Кандидат технических наук, преподаватель МаГУ и МГТУ Лупло чистил картофелины. Рыба уже варилась в котелке. Григорьев сначала для чего-то заточил несколько рогатин из молодого ивняка, а потом отправился перебирать снасти. И в этот момент что-то крупное прыгнуло с берега в воду и ушло на глубину.
Рыбакам даже показалось, что они видели фонтан брызг, поднятого неведомым некто, и круги на воде, хотя, конечно, нечего этого в темноте нельзя было разглядеть. (Кому это приспичило купаться в такую погоду?! На озере только льда еще не было!) Но существо, вероятно, было хорошим пловцом, и следующий всплеск, судя по звуку, раздался уже где-то на другом берегу заводи. А до него метров семьдесят, не меньше.
Рыбаки переглянулись, привстали. Егор достал свой клинок, кровожадно блеснувший в свете костра. Жуть разбирала, что рядом с ними находилась какая-то большая тварь, которая теперь будто бы послушала-послушала их и уплыла. Что за чертовщина! Сколько еще неприятных сюрпризов приготовил для друзей лес?!
Егор слышал истории и об этой твари. То ли змея, то ли гигантский уральский варан, то ли вообще червь, который и под землей, как у себя дома, живет, и в воде не тонет… Разное говорили… Только в большом городе, в тени огромного металлургического гиганта, где жил и читал студентам лекции Лупло, все это казалось глупыми байками. Совсем другое дело здесь, когда человек оказывается один на один с природой. Когда только сосняк, заводь и костерок на берегу озера. Егор боязливо поежился.
А вдруг у леса, действительно, свой интеллект. И лес взбунтовался. И приготовил еще кучу всяких шуток и пакостей! Так-так, что будет следующим?
С неба на землю опустился загадочный рыжий луч. То ли сверху осветили прожектором небольшой участок рядом с избенкой, то ли из-под земли поднялся таинственный огненный перст. Друзья вошли в круг света, образованный на мерзлой траве, и задрали головы. Там, откуда опускался необычный световой столб, ничего не было видно.
— Смотри-ка, — Лупло показал Ивану свои наручные часы, секундная стрелка на них отмеряла отсчет в обратную сторону. Бред! Егор отметил, что уже в который раз за последние полчаса мысленно восклицает это.
А стрелка продолжала катиться, указывая на то, что время повернуло вспять. Причем стоило только Лупло выйти из круга, как стрелка начинала по-прежнему двигаться в правильном направлении. Друзья вернулись к костру, и через несколько мгновений луч погас, словно его и не было.
И тут же в избенке, в которой уж точно никого нет, кто-то подал голос. Вернее кто-то забурчал по-стариковски и ему ответил другой, молодой, писклявый. Голоса препирались между собой, но слов невозможно было разобрать. И если и луч и «пловец» могли оказаться обычными галлюцинациями, одна визуальная, другая — акустическая, а мужичок-дурачок был, потому что такие элементарно есть в каждом селении, то теперь речь шла о чем-то непознанном и потустороннем. Выпили-то Иван и Егор всего по стопке «Немироффа». Ради согрева. И захмелеть от этого никак не могли. Тем более так, чтобы грешить на галлюцинации.
Рыбаки подобрались к избенки и притаились у двери. Голоса внутри не смолкали. Двое домовых продолжали словесную (нет, просто звуковую) перепалку друг с другом. Словно то, что постарше, обучал чему-то юного обитателя избенки.
Егор жестами показал, что необходимо неожиданно ворваться вовнутрь и только тогда включить карманные фонарики. Так будет эффектнее. Иван утвердительно кивнул. Когда же друзья ввалились в избенку и посветили в каждый ее угол фонариками, никого там не оказалось. Ни призраков, ни домовых… На нарах лежали спальники, белела дряхлая печь, пустовал стол.
— Но ты же слышал? — спросил Григорьев.
Лупло согласился.
— А двоим не может послышаться одно и то же. Так ведь?
Лупло снова согласился.
— А значит, голоса, действительно, были.
— Черт знает что! — выругался Егор. — Такое ощущение, будто нас тут кто-то испытывает…
— Кто?
В любом случае тот, кто испытывал рыбаков, уже начал добиваться своего: они занервничали. Уже не хотелось ни ухи, ни водки… друзья молча сидели у потухающего костерка и смотрели в сторону озера. Все равно им ничего не было видно…
В переводе с тюрского «кизилташ» — красный камень. Валунов, выходов скальной породы, курумников на берегах озера, действительно, множество. Попадаются среди них и красные, вернее — бурые. Такой цвет камни приобрели, вероятно, из-за железняка, присутствующего в горной породе.
Человек на Кизилташе со времен палеолита то селился, то, наоборот, сторонился этого места. В прибрежных скалах обнаружены стоянки каменного и бронзового веков, а башкирской деревне Кизилташ не более двухсот лет. Озеру не повезло (или, наоборот, повезло): на его берегах нет крупных населенных пунктов, городов и промышленных гигантов. Кизилташ остался в стороне от горно-заводской цивилизации, а с одного берега к нему выходил ко всему прочему государственный заповедник, место, по всем пунктам загадочное и не урбанистическое.
Словом, на Кизилташе могла преспокойненько обитать всякая нежить… И наверняка, обитала.
— Нет, — холодея на ветру (кстати, неожиданно в эту тихую лунную местность залетели ветры), сказал Иван, — никогда не верил и не поверю в эту чушь. Нету ни НЛО, ни барабашек, ни мужиков с ногами медведя…
— А морок есть? — спросил Егор.
— Что?
— Морок… Наветом его еще называют. Вдруг нам все это только кажется? Вдруг кто-то нарочно создает нам эти видения?
— Что за хрень?!
Лупло пожал плечами:
— Есть такое воздействие. Типа гипноза.
Иван задумался. У него своя фотомастерская. Его работы выставляются на выставках и иллюстрируют многие книги и брошюры. Он сам гордится своими фотоснимками и считает свою работу необходимой, жизнеутверждающей и полезной. А тут какой-то «морок»!
— Ты пойдешь спать? — спросил Егор.
— Нет, я еще посижу.
— Боишься, что ли?
— Чего?!
— Ну, в дом входить…
Григорьев подпрыгнул, словно ужаленный (значит, на самом деле боялся чего-то).
— С ума, что ли сошел?! — крикнул он. — Ничего я не боюсь! Я уху буду есть…
Егор оставил его одного, а сам двинулся в избенку и тут только заметил, что у нее каким-то чудом окно и дверь поменялись местами. Нет, одеяло, растянутое на фрамуге, осталось на месте, только теперь вход был совсем в стороне от озера, а окно «смотрело» на лес. Темный, неприступный бор. И сама избенка словно бы «подросла» или поднялась на каких-то сваях. Лупло заглянул под нее, посветил фонариком и к ужасу своему увидел, что избенка стоит на двух могучих «ножках». Все! Хватит! Еще этого не хватало! Рыбацкое «зимовье» трансформировалось в сказочную избушку на курьих ножках. Повернись к лесу задом! Повернись ко мне передом!
Егор тихонько подозвал Григорьева и показал ему на это. Тот долго кланялся, осматривая избенку снизу, охал, ахал, а потом сказал:
— Вот это, друг мой, настоящая ж…!
— Ага, ж…, — согласился Лупло. — Что будем делать?
— Входить, конечно! Тут одним мороком все не объяснишь, — Иван потянул дверь, но та не открылась.
Они, Иван и Егор, дружили почти тридцать лет. Сначала, после уроков в школе, ходили сшибать сосульки в гаражный кооператив, потом шныряли к девушкам на дискотеку, а когда женились, начали, что называется, дружить семьями. И ни разу эта парочка не оказывалась в таком дурацком, из ряда вон выходящем положении. Григорьев и Лупло так и замерли, как окаменевшие.
Нежданно-негаданно из печной трубы на крыше повалил дым. В избенке явно кто-то был, и Иван постучал.
— Эй, вы! — крикнул он. — Отпирай! Там наши вещи!
Егор рассмеялся, потом захохотал и никак не мог остановиться. Ситуация, действительно, была нарочно не придумаешь!
А тем временем дым из печной трубы стал густым и черным. Полетели искры. Все загудело и завибрировало. Словно из трубы собирался стартовать ракетоноситель. Рыбаки отошли от избенки и с удивлением наблюдали за происходящим. А избенка дрожала каждым своим бревнышком, шаталась из стороны в сторону, даже словно накалялась.
Три, два, один…
Из трубы вырвался огненный шар. Он поднялся над верхушками деревьев, висел над нами секунду или две, рассыпая в стороны огненные всполохи, и полетел к озеру.
— Вот отдохнули, блин, — только и успел произнести Иван.
Он понимал, что за ним по следу все равно не пойдут. Страх и ужас, которые он посеял у лесной избушки, надолго парализовали все нутро ее жителей, и теперь вряд ли кто-нибудь из них выглянет во двор. Тем более ночью (хотя скоро уже будет светать).
Он пробирался по таежной глуши, заламывая некоторые подгнившие сухостоины. Он оказался на чужой территории и должен был скорее отыскать какую-нибудь лежку для себя. Безопасную лежку, в которой можно перекантоваться до следующего вечера. Отдохнуть, набраться сил… Словно диверсант в тылу врага он отсыпался в светлое время суток и пробирался по ночам. Зачем он забрел в такую даль от своих пещер? Что потянуло его в этот незнакомый урем?
Запах.
Он чуял женщину (человек же!) и отправился к ней за десятки, а может быть, даже сотню-другую километров. Этот запах не перебивался ни потом и технической вонью лесопильщиков, встреченных по дороге, ни терпким духом шоссе, которое лесная невидаль боязливо обошла стороной, ни настораживающим треском высоковольтной, проложенной через горный хребет. Иногда казалось, что запах женщины — это всего лишь фантазия, он существует только в голове, в мыслях и не более того. Но чаще всего запах становился реальным и влек к себе, а существо поторапливалось и однажды даже неосторожно вышло на голяк, где зачем-то собрались люди. То-то криков наслушался он в тот раз! И сам перепугался досмерти, и бежал, бежал с этого места!
В другой раз он забрался в скотомогильник на окраине села. Знал же, отлично знал: после гнилого мяса обязательно расслабит желудок и станет так невыносимо дурно, что хоть вой. Но все равно спустился в трупную ямы, сорвал шкуру с боку одной мертвечинки и отрывал куски мяса, и ел… И значит, потерял бдительность.
Трактор неожиданно появился из-за взгорка. Обычный колесный трактор. Тарахтел и освещал одной-единственной недобитой фарой путь по подсыхающей полевке. Что ему здесь понадобилось? Куда он направлялся в такой позд6ний час?
Убежать, скрыться от трактора уже не было никакой возможности. Свет фары уже выхватил из темноты и осветил скотомогильник. Будь человек, находящийся за рулем, чуть внимательнее, он бы заметил огромную мохнатую тушу, торчащую из ямы и обгладывающую сдохшую корову. Но тракторист сначала не обратил на нее никакого внимания, а потом… Потом было уже поздно. Туша выбралась на полевку и перегородила «Беларуси» дорогу.
Человек закричал, попытался объехать чудовище, но задние колеса прочно засели в глубокой колее, а передние вроде бы и выскользнули из нее, но от этого трактор повело на скользкой дороге, и он опрокинулся. Со всех ног невидаль бросился к сосняку и скрылся в зарослях. Только случай помог ему не оказаться под колесами «Беларуси».
То есть здесь, на чужбине, глаз нужно держать востро! Того и гляди попадешь в какую-нибудь историю.
Там, у одинокой избушки в лесу, конечно, он немного переборщил. Не надо было так рисковать! Но есть все равно надо, а времени на охоту совершенно нет. Поэтому он забрался в выгребную яму, а та как назло была вырыта под окнами избушки, возле веранды и неожиданно на ней вспыхнул свет. Дикий или лесной человек, леший, лешак или человеко-зверь вынюхал трех человек, вероятно, охотников, приготовившихся ночевать в избушке. И теперь один из них вышел на веранду и увидел через стекло ужасного пришельца.
Он знал, как горят в темноте его глаза и их уже не скрыть, но продолжал исподлобья смотреть на несчастного охотника. А тот буквально окаменел от страха. Несколько секунд длились эти переглядки. Охотник не смел произнести ни звука, а когда на веранду вышли его друзья, они втроем с воплями умчались в избушку.
И ведь ни одна собачонка охотничья не тявкнула! Чуют они, что ли, лешего?!
Тогда ему удалось перекусить свежими помоями. Сейчас снова противно ныне в желудке и хотелось хоть чего, хоть шишек. Только в осиновом перелеске, через который пробирался лешак, их не было.
Удача улыбнулась на берегу неизвестного озера, где незадачливые туристы побросали свои рюкзаки. Леший разорвал один из них (по запаху понял: в рюкзаке что-то съедобное) и на землю посыпалась свежая рыба. Много рыбы. Одна за другой. Человеко-зверь несказанно обрадовался. Рыбу он ел по-звериному: сначала откусывал голову, а затем поедал всю целиком. Головы, а некоторые из них еще разевали рты, пытаясь схватить воздух, леший тоже проглатывал. Но уже в конце пиршества.
Таким образом, с обедом ему повезло. Теперь нужно было решить проблему с ночлегом, и леший отправился в самую чащобу, а там, в низине, обнаружился и валежник. Леший забрался под поваленные бревна с одного бока и даже ворочаться не стал, так и уснул лежа на животе.
Утром Гаяз вышел из дома и остолбенел: цепной пес Яшка разорвал двух куриц, которые опрометчиво подошли к нему. Раньше Гаяз видел, как охотится Яшка. Притворяется спящим и поджидает глупую птицу. Но тогда хозяин думал, что все-таки бедой дело не обернется… А оно вот ведь как!
Сначала под горячую руку Гаяз хотел пристрелить окаянного волкодава (теперь, получается, куродава), пошел за ружьем, но потом передумал. Пес на то и пес, чтобы нападать на все живое. А если не будет нападать, кто он после этого?! Что куриц загрыз — это, конечно, вредительство, это, конечно, ущерб. Но иначе грош ему цена. Пусть живет!
Яшка осознавал свою вину, понимал, что за такое варварство в него будут стрелять, и забился за будку. Один только хвост торчал из-за нее. Гаяз даже расхохотался, увидев это. Он поднял с земли кровавые клочья, оставшиеся от кур, и понес их к мусорным бакам за домом.
— Ничего себе утро начинается, — ворчал он по дороге.
Гаязу было тридцать шесть. Он работал учителем сразу в трех деревенских школах в округе, преподавал труд и физкультуру. А еще туристическим и альпинистским кружками. Директора школ специально высылали за Гаязом автомобили, потому что другого учителя у них не было. А тот жил на три нищих оклада и если не умудрялся пропить их скоропалительно, в одно мгновение, возвращаясь после получки из школ, отдавал все до копейки своей матери, Рубаи Касымовне, с которой и жил. Та соединяла его дребедень со своей пенсией, умудрялась прокормить себя и сына и еще отложить некоторую сумму — на подарки внукам.
Семейная жизнь у Гаяза не сложилась. Он разводился, а потом снова сходился со своей Лилей восемь раз. Причем каждый раз серьезно и на века. Их дети, мальчик и девочка, оставались мертвым грузом. Лиля отвезла их к своей матери за Полярный круг. И только-только Гаяз подыскивал себе новую партию, приезжала к нему и они снова сходились.
Так продолжалось уже более пяти лет. Холостые бабы уже сторонились Гаяза: наобещает-наобещает, а женится потом все равно на своей Лиле, — и отсылали его куда подальше. Так и получилось, что Гаяз без жены и детей был и со штемпелем в паспорте, и мужем, и отцом семейства вроде.
Рубаи Касымовна сильно переживала по этому поводу, но не гнать же непутевого из отцовского дома! Она и сама, какова она, супружеская жизнь. После смерти мужа Рубаи Касымовну уговорил пойти за него один фермер из соседней деревни. Женщина перебралась к нему, но новый муж оказался таким ревностным мусульманином, что Рубаи Касымовна долго с ним не выдержала и вернулась к себе. Так что «не осуждать» было главным ее правилом.
Гаяз и его мать не были верующими, в мечеть не ходили, праздники не соблюдали. Жили на одной улице с муллой, но сильно его не привечали. А то, что кержак Иван Пантелеевич Рыков часто ходил к ним в гости, так это не вызывало в селе особых разговоров. Иван Пантелеевич был лучшим другом покойного мужа Рубаи Касымовны.
Разговор мусульманки и старовера был примерно следующим.
— А не лучше ли дрова дома сушить? — спрашивал Рыков. — А потом уж в складчину…
— Что ты! Это ж труха будет! Потом избу не очистишь.
— Труху потом в печь можно…
— Пустое это, — махала рукой Рубаи Касымовна. — Ты лучше придумай, как лучше «электристанцию» пустить, чтоб соляры меньше уходило.
— Это уж пусть твой Гаяз думает! Он помоложе меня, в «электристанциях» понимать должен, — сам Иван Пантелеевич жил один: жена его десять лет уж как отошла к Богу, дети сами стариками были и жили отдельно.
Или иногда старик Рыков приносил по осени какой дичи и оставлял ее Рубаи Касымовне. Сам он давно уже не стрелял, но кто-нибудь из охотников делился с ним, а он приносил своей подруге. И еще ругался, подходя к калитке:
— Татары богопротивные!
— Никакой я не татарин, — уточнял Гаяз. — Башкир я.
— Все равно татарин!
В этот раз рыков пришел с какой-то пугающей новостью. Сел за стол, долго отмалчивался, словно воды в рот набрал.
— Случилось чего? — спросила Рубаи Касымовна.
— Случилось, — буркнул старик. — Беда!
— Что такое?!
— Беда… Про рыбаков двух слышала? Перепились они, что ль, давеча у заводи… И сгинули.
— Как так?!
— Богом клянусь. Мне о том только что Вовка-тракторист рассказывал, его в понятые брали. Говорит, и вещи от туристов остались, рюкзаки там, удочки, а самих нет. Как в омут канули… А, может, и правда в омут? Со спирту-то чего не бывает! Поплыли, значит, нетрезвые, и поминай, как звали…
— Ну, ты расскажешь, — махнула рукой Рубаи Касымовна. — Рыбаки, подишь ты, отсыпаются где, а ты тут: сгинули… Сколь раз было, что люди вроде как исчезнут, а сами и в ус не дуют. Потом из леса выходят, словно и не терялись вовсе…
— То-то и оно, — Иван Пантелеевич неожиданно перешел на шепот. — Это не люди возвращаются, это нелюди. Вот те крест! Пропадают-то люди, а возвращаются — уже нет. Сколько раз так было!
Рубаи Касымовна была из деревенской, но интеллигентной семьи. Муж ее покойный был председателем колхоза, орден имел и несколько медалей. Коммунист. Его и в Москву выдвигали, но он остался тут, на селе. И чтоб в его доме мололи такую чушь! Да кто такой был этот Ванька Рыков?! Сапожник! Его и по отчествураньше никто не звал, только Ванька и все. А теперь, подишь ты, апологет старой веры! Кержак…
Пожилая башкирка вежливо промолчала, словно и не было никакого откровения от Ивана Пантелеевича. Не стала ни опровергать, ни расспрашивать его. А тот сам понял, что чересчур разболтался, и замолчал.
Старики без единого слова допили чай, и Рыков засобирался.
— Куда ж ты, Иван Пантелеич?
— Пойду-пойду, — махнул рукой (словно отмахнулся) он. Не успел старик выйти, как в избу зашел Гаяз.
— Чего это Рыков? — спросил башкир. — Лица на нем нет, побелел весь. О чем говорили?
— Про двух рыбаков слышал? — спросила Рубаи Касымовна.
— А как же! Пропали они. Третий день уж не слуху, не духу…
— А ты бывал ли там, где избенка у них рыбацкая?
— Бывал.
— И как там?
— Избенка как избенка. Я внутрь-то и не заходил — зачем мне? А снаружи ничего особенного… Окно есть, дверь, труба торчит. Ничем не примечательная избенка, только какая-то она… загадочная. Заколдованная, что ли. Аж, оторопь берет.
— То-то и оно, — Рубаи Касымовна выключила газ под кастрюлей с борщом и налила сыну тарелку. Поставила перед ним на стол, открыла хлебницу с нарезанными ломтями деревенского каравая, выложила зеленый лук и петрушку. Гаяз бухнул в тарелку с борщом ложку сметаны и начал уже завтракать, когда во дворе Яшка подал голос.
— Это еще кто? — Гаяз выглянул в окно.
Пришел Вовка-тракторист.
— Слышали, — начал он с порога, — рыбачков-то нашли! Нашли родимых
К нему и раньше относились как-то с улыбкой и крестьянским подвыподвертом, а после аварии, в которую Вовка попал на своем тракторе несколько дней назад, и вообще к нему перестали серьезно относиться.
— Каких рыбачков? — Гаяз сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь.
— Как каких! — вскипел Вовка. — Рыбаки пропали. У озера…
— Ну.
— Так вот нашлись они. Из леса вышли. Сами. Их теперь в больницу повезли, потому что померзли они. Следаки допрашивать будут, что да как…
— Ну?
Вовка как-то сразу помрачнел, даже осунулся вроде.
— Вот все. Ну, я пошел?
— Будь здоров, — Гаяз поднялся из-за стола, словно собирался проводить тракториста, но передумал и остался доедать борщ.
