В апреле тысяча девятьсот восемьдесят второго года крупным ученическим почерком в обычной тетради в клетку я записал свой первый рассказ. Я назвал его «Драконьи острова». В том году, через три месяца, мне исполнилось девять.
Как сейчас помню, я писал долго, кропотливо, то лежа на зеленом ковре в центре своей детской комнаты, то сидя за письменным столом, то — за кухонным, то в зале, то чертыхаясь и негодуя на то, что дело идет слишком медленно, то споро, что называется, «с ветерком», на одном дыхании. Так что и угловатый детский стиль моего первого рассказа, и куча орфографических ошибок, и небрежность письма, — все остается на совести вдохновения, которое тогда неожиданно посетило меня.
Закончив работу над «Драконьими островами», я расписался внизу, потому что считал: так поступают все большие писатели, — и понес рассказ на оценку своей бабушке. Можно было, конечно, прочесть его отцу или маме, но с бабушкой в данном случае было проще. Я интуитивно чувствовал: если кто и станет истинным ценителем моего литературного таланта, так это именно она.
Мое творение бабушке очень понравилось (и кто бы сомневался?). В нем рассказывалось о том, как в феврале и марте того года мы с отцом жили в санатории на берегу озера Еловое. А на озере три острова — самый большой в центре напоминает изогнутую спину дракона, а два других меньших, расположенных от него по сторонам — соответственно, голову и хвост. Создавалось впечатление, будто огромное доисторическое чудовище окаменело и разлеглось в центре озера Еловое на веки вечные.
Вечером перед сном я сказал отцу, что хочу побывать на островах. Он ответил, что сейчас уже опасно ходить по льду так далеко от берега, но через недельку или две, как раз к концу нашей смены, озеро вскроется и можно будет взять лодку на прокате.
— Вот тогда, — пообещал отец, — мы обязательно сплаваем к островам. А сейчас спи.
Отец отправился на танцевальный вечер «Для тех, кому за…» Я засыпал и думал: «А если ко времени нашего отъезда из санатория лед еще не сойдет? Или сойдет да не полностью? Или лодки еще не начнут выдавать на прокате?» И сны у меня были тревожные, и утром в классе, куда приходила учительница из сельской школы и проводила с нами занятия, чтобы мы не отстали по программе, учиться совершенно не хотелось…
Днем я вышел к рыбакам на лед. Отца с ними не было — он отсыпался после вчерашних танцев. Дядя Витя с ММК издалека помахал мне рукой и снова склонился над лункой. Остальным рыбакам также не было дела до меня, каждый был занят своим. Крупные серебрянобокие лещи ловились в тот день на «ура».
И я двинулся по порядком подтаявшему, мартовскому льду к центральному острову. Как его называли местные жители и отдыхающие, я уже не помню. Для меня это была спина сказочного дракона, а остроконечные ели, леса на острове — гребень чудовища.
Это был первый остров в моей жизни. Потом, конечно, появилось много других — и больших, и маленьких… Но что может для ребенка быть лучше путешествия в одиночку к заколдованному заснеженному острову? Я отходил все дальше и дальше от рыбаков, которые сидели, сгорбившись над лунками. На меня по-прежнему никто не обращал внимания. Рыбаки постепенно уменьшались в размерах и, в конце концов, превратились в хлебные крошки, разбросанные на белой скатерти льда. Развалы великанских камней, оставшихся на берегу у санатория, издалека еще больше напоминали брошенные рыцарские замки, а острова-драконы, казалось, теперь согнулись в дугу и пытаются обхватить меня. Я словно входил в их царство.
Я шел, прислушиваясь: не треснет ли подо мной или где поблизости лед… Но нет, лед крепко держал меня, восьмилетнего. В некоторых местах, конечно, на него выступала вода, и нужно было обходить ее стороной. Я даже не знал, что лучше: пусть по-прежнему припекает солнце — все равно оно не успеет растопить лед, или пусть набегут тучи и подует ветер — я не замерзну.
В санаторий мы с отцом приехали на нашей бежевой «старушке», «Волге» «ГАЗ-21». Ей тогда было двадцать пять лет, четверть века. Девять литров на 100 километров. Два дивана вместо передних и задних сидений. Трехступенчатая коробка передач. Полторы тонны веса. Броненосец «Потемкин» советского автопрома.
В санатории машина сломалась, и отец пошел договариваться насчет гаража со смотровой ямой. Кто-то ему разрешил загнать и отремонтировать машину, и он, мой уважаемый родитель, битых два часа просидел под машиной, что-то откручивая, потом закручивая и ругаясь. В гаражах, располагающихся внутри наших дворов, шутили, что Юре (моему отцу) некогда ездить на машине, потому что он постоянно ее ремонтирует. Впрочем, косая сажень в плечах моего предка, его невероятно огромные ручищи, которые и сейчас раза в три больше моих (что уж говорить про семилетнего мальчика!), его приземистая «квадратная» фигура гнома из голливудского «Властелина колец» как ничто другое сочетались с покатыми, массивными формами «Волги» 1957-го года выпуска, ее броней и мощью. Позднее, когда отец продал «ГАЗ-21» и купил себе «Оку», в гаражах начали шутить по-другому: «Теперь Юра, не садится в машину, а надевает ее на себя. Наденет, мол, и едет…» Но я не о том.
Итак, в тот выходной, когда отец мой ковырялся под машиной, а я сидел рядом с ним и думал, как бы от скуки убить время, казалось, что минуты растягиваются в пастилу, сползающую из какой-то верхней чаши в поддон, поблескивающую на солнце и в некоторых местах даже становящуюся прозрачной. Ощущение тех часов безделья, когда и отойти нельзя, потому что маленький, а если ослушаешься — заругают, и сидеть без всякого занятия уже нет никаких сил… эти ощущения я запомнил на всю жизнь. Смотришь ли на побелевшие края лужи, в которую, вероятно, слили кислоту из аккумулятора, или хромированные колпаки колес «Волги», в которых все отражается, как в зеркале, прислушиваешься ли к бормотанью разозленного отца, у которого, видимо, ничего не получается с ремонтом, и думаешь: когда же все это кончится?
И тут в голове неожиданно возникает вопрос.
— Пап, — спрашиваю я, — а почему у одних «Волг» есть олень впереди, а у других нет?
На секунду бормотанье под машиной смолкло.
— У более старых моделей делали, а потом перестали, — отец выглянул из-под «Волги», он был весь в масле и грязи. — А знаешь, почему? — на лице моего родителя появилась самодовольная ухмылка («Сейчас что-нибудь начнет долго рассказывать…» — подумал я.), он выбрался ко мне наверх, погладил покатую крышку капота нашей «старушки» и продолжил: — Когда «Волга» разгонялась до шестидесяти километров в час, олень от страха обделывал все лобовое стекло… Ну, понял?
«Волга» стала той машиной, на которой я учился ездить в 16.
Один раз к нам в санаторий приезжала мама. Они с моей маленькой сестрой жили в городе, и, как оказалось, потом, мама собирала вещи — они с отцом готовились к разводу. Уже не в первый раз, но теперь окончательно и бесповоротно. В санатории мама с отцом не обмолвились ни словом.
Мы с моей матушкой вышли погулять в сосновый перелесок между нашим жилым корпусом и столовой. Среди стройных деревцев, на развалах огромных камней «паслись» железобетонные олени. Мы подошли к одному из них, присели у камня. В это время по тропинке с кем-то из своих новых друзей шел отец. Он рассказывал историю про опарыша-самца. И хотя до нас долетали только обрывки его повествования, мы-то уж с мамой не одну сотню раз слышали эту историю и сразу поняли, о чем идет речь.
— Я обычно рыбачу на опарышей, — рассказывал мой предок, — причем на опарышей-самцов. А знаете, как отличить опарышей-самцов от несамцов? Берешь опарыша, зажимаешь его зубами, протягиваешь через них… Если загремел, значит, есть чем… Значит, самец.
Мужики засмеялись, мы с мамой нет. Она достала из сумки фотоаппарат «Смена» и попросила кого-то из проходивших мимо сфотографировать нас. Недавно я видел у мамы в старом альбоме эту фотографию. Ничего мы там получились, только мама была чересчур грустная.
А еще, как вы уже знаете, у меня есть (вернее, на тот момент была) бабушка. В детстве я думал, что она у меня дворянка, боярыня — прямая осанка, надменный взгляд, излишняя чопорность… Если зимой она проветривала свою комнату, то вымораживала ее настолько, что когда я входил к ней на минутку пожелать спокойной ночи, я думал, что я сейчас окоченею и превращусь в ледяной столбик. За обеденным столом бабушка пользовалась и вилкой, и ножом, что само по себе уже было удивительным. Словом, дворянка, вылитая дворянка.
Но на самом деле моя бабушка была домохозяйкой. И когда был жив мой дед, главный механик трубопрокатного завода, была домохозяйкой, и когда его не стало, была. Я до сих пор помню, как она готовила! В густом красном соусе лежали и пофыркивали в толстостенной алюминиевой кастрюле аккуратные голубцы, один «поросенок» к другому, бок о бок. Если была рыба под маринадом, то на него уходило не меньше десятка крупных морковин, лук, зелень, специи…
Бабушка дожила до девяноста восьми лет. Ей уже шел девяносто девятый, когда… И это само по себе удивительно еще больше.
Квартира наша изначально была четырехкомнатной. Давным-давно одну из комнат соединили с кухней. Три окна с балконом выходили во двор, два окна с балконом — на улицу Цвиллинга, по которой с отработанной точностью фланировали трамваи. Квартира наша располагалась на третьем этаже, и казалось, будто они проходят прямо под самыми окнами, а трамвайный шум — неотъемлемое условие нашей жизни. Однажды, когда я хулиганил и жег спички в цветочных ящиках на уличном балконе, пассажиры проезжающего мимо трамвая погрозили мне пальцем. Это произвело на меня неизгладимое впечатление.
Наш балкон с бабушкиной стороны каждое лето был самым знатным в доме. С боков балкона на кронштейнах свисали большие ящики с землей, в них всегда росло множество цветов. Кроме того, к верхнему балкону были натянуты веревочки, и по них поднимались бегуньи и вьюнки. Создавалось впечатление, будто снаружи от бабушкиной комнаты есть еще одна, зеленая.
Повторюсь: бабушка во мне души не чаяла. Но мне, видимо, хотелось чего-нибудь большего, чем бабушкина любовь… Я уже тогда подсознательно чувствовал, что через нас с сестрой пролегла линия фронта. Но само известие о разводе родителей, осознание того, что мы уже никогда не будем вместе большой и дружной семьей, было так неожиданно, так убийственно.
И тогда, восьми лет отроду, в санатории на озере Еловое я еще не знал, что меня ждет впереди (тем более, настолько далеко впереди, как сейчас, когда мне тридцать восемь). Я шел по ненадежному мартовскому льду к Драконьим островам, и мне хотелось, чтобы все вокруг меня немного подождали. Мне нужно было только одного — шагнуть на неведомый берег центрального острова. Я шел. Ветер поддувал. И я увеличивал шаг.
Фото Евгении Вериго и Ирины Тишковой
